Она даже не заметила Филиппа, до тех пор пока тот не достал ее чемодан из багажного отделения.

Часом раньше, когда Николь еще слушала стук колес поезда, несшего ее в Кембридж, Джеймс вошел в свои комнаты в колледже Всех Святых. Заглянув в прихожую, он подумал: «Где, черт побери, шатается Ноулз? И почему он не положил на место книги, которые читал прошлой ночью?» Через мгновение он догадался, что произошло, нахмурился и присел на чемодан с образцами, который принес с собой. Он не читал все эти книги, подумал Джеймс. Или Ноулз почистил их все? Где они были утром? Они лежали в беспорядке, так что Джеймсу пришлось самому расставлять их по местам.

Его книги лежали везде. Книги и бумаги. И Ноулз ничего с ними не сделал. Кто-то обыскивал комнаты Джеймса: просмотрел каждый книжный шкаф в поисках чего-то. Выдвижной ящик стола, стоявшего в глубине комнаты, взломан и открыт. На столе настоящий хаос, оставленный вовсе не хозяином. Он не узнал свой стол: все было перевернуто вверх дном.

— Ах, это ты? — услышал он.

В первый момент Джеймс испугался, затем двинулся вперед.

Он прошел, переступая через книги, и увидел Филиппа, сидевшего на диване Джеймса. Стокер сел в кресло, где обычно сидел, когда давал задание или, случалось, распекал студентов геологического факультета.

На коленях у Филиппа лежал африканский дневник Джеймса. Джеймс нахмурился, увидев книгу.

— Да, это я. А что ты, черт побери, здесь делаешь?

Он снова оглядел беспорядок в ожидании вразумительного объяснения.

Филипп прокашлялся.

— Естественно, это сделал я.

Прежде чем Джеймс успел потребовать объяснений, вице-президент поднял бровь — бросил вызов Джеймсу, говоря по-другому.

— Мне нужно было прочесть твои дневники. Ты сказал, что позволишь мне, — вот я и поспешил.

— Да, но я думал, что ты по крайней мере вежливо попросишь. Я бы тебе не отказал. — Джеймс еще раз обвел взглядом свои комнаты. — Боже! Филипп! — Это все, что он смог сказать.

Его картотека была рассыпана по полу. Поверх этой россыпи бумаг валялись записи с результатами экзаменов, его указания студентам, тезисы лекций, которые он должен был читать на следующей неделе.

Это были не просто поиски дорожных записок.

— Почему ты это сделал? — спросил Джеймс.

— Это Азерс.

— Немного перегнул палку, Филипп. Ты перевернул здесь все, а не Найджел.

Филипп стал защищаться:

— Он хотел это. — И вице-президент постучал по переплету, лежавшему у него на коленях. — Он в бешенстве, Джеймс. Это золото... — Он прокашлялся. — Мне сказали, что до конца недели состоится суд, который потребует твой дневник, вахтенный журнал, все до последнего клочка бумаги, связанное с экспедицией. Тебе придется передать все это, другого выхода у тебя нет. Мне нужно посмотреть, что они скажут. — Он помолчал, затем добавил: — Джеймс, он утверждает, что ты виновен в смерти своих товарищей — членов экспедиции, что ты припрятал часть золота для себя, что ты совершал гнусные поступки ради золота и славы.

Джеймс не знал, что ответить в этот момент. Он только сдвинул брови.

— Поэтому ты здесь. Ты хочешь разобраться, справедливы ли все эти обвинения? Решить — убийца я ста сорока семи своих друзей и коллег или нет? — Джеймс почувствовал, что необходимо что-то добавить: — Ты знаешь, что в этом нет моей вины, но я не могу позволить, чтобы кто-нибудь думал, будто я на такое способен.

Филипп покачал головой:

— Я знаю, знаю. Это ужасно. Я не верю, что ты мог намеренно причинить кому-нибудь зло.

— Филипп, ты не должен бояться правды, написанной здесь. Мы должны настаивать на своей правоте, даже если Найджел или еще кто-нибудь говорит по-другому. Мы можем обратиться к королеве...

— И первое, что она захочет, это бросить взгляд на твои африканские записки.

— Прекрасно.

— Не так, Джеймс... Джеймс... Джеймс. — Филипп встал, поцокал языком, задумчиво покачал головой, словно разговаривал с несмышленым ребенком, потом тяжело вздохнул. — Я вижу их насквозь, старина.

Его взгляд стал неподвижным. Он выдохнул воздух сквозь плотно сжатые губы, прежде чем сказать:

— Здесь есть вещи, — он поднял несколько страниц, вырванных из журнала, — которые представляют тебя в плохом свете: развратные действия с местным населением, твои высказывания об Англии и англичанах. Их не должно быть. Как не должно быть, на мой взгляд, и страниц, на которых описано, как ты бегал с потерявшимися мальчишками, охотился и жил первобытной жизнью.

— А... — Джеймс начал понимать причину его поступка.

— Найджел прав, желая заполучить это, — предположил Филипп, — если хочет оспорить твою правоту. Ты будешь выставлен в самом неблагоприятном свете. У тебя не должно быть этих записей, Джеймс. — Он замолчал, прежде чем продолжить без всякой уступчивости, отвергая любую возможность обсуждения этого вопроса. — Я заберу их у тебя сейчас же. Я уже забрал. Я собираюсь спрятать их, предать их забвению, если придется.

Джеймс подошел к дивану, на котором Филипп оставил страницы журнала. Он закрыл эти

листы потрепанной обложкой, приведя в порядок жалкие разрозненные страницы. Ему пришлось держать дневник двумя руками, чтобы тот не рассыпался: Филипп не очень-то церемонился с ним. Джеймс попытался сложить страницы плотнее и перевязать. Он держал в руках два года, проведенные им среди друзей, и полтора года одиночества: единственный англичанин, единственный белый человек на сотню миль или даже больше. Весь его жизненный опыт, все его переживания были теперь перевязаны веревкой. Он поднял дневник, предлагая Филиппу поаккуратнее сложить страницы.

Тишина повисла между ними, когда двое мужчин встали друг против друга. Затем Филипп спросил:

— Ты с ней спишь?

— Что?

— С Николь. Кельнер сказал, что видел, как месяц назад ты выходил от Толли с темноволосой женщиной. Татлуорт думает, что ты любишь ее. И я вспомнил, как ты убежал из-за стола, когда я сделал ей предложение. — После томительной паузы Филипп добавил: — Я могу, если придется, ты знаешь. Я вряд ли передам это кому-нибудь. Я имею в виду, что сделаю все от меня зависящее. Но если я пойду ко дну, то ты... — Он не закончил свою мысль, позволив ей ускользнуть. — То ты... — повторил Филипп. — Это будет так глупо, ты же знаешь, особенно для человека с твоими амбициями.

Джеймс сверкнул глазами, пристально взглянув на Филиппа. Он с трудом мог поверить в то, что услышал от человека, который в течение многих лет поддерживал тайные отношения с этой самой женщиной, так хорошо организованные, что никто, даже Джеймс, о них не догадывался.

Праведная поза Филиппа не дала злости Джеймса выплеснуться через край. Он утомленно сказал:

— Правильно, но я ей не любовник.

Чего ожидал Филипп? Честности?

Вице-президент кивнул. Он поверил молодому человеку, ведь тот никогда прежде ему не лгал.

Ложь в данном случае была оправданна. Было странно делать это — печально, вредно. Все равно что выбивать кремнем искру над сухой травой и смотреть, как она разгорается. Их дружбе пришел конец. Джеймс опасался, что это уже непоправимо.

Глава 19

— П-почему ты здесь? — От удивления Николь едва смогла выговорить эти слова, в то время как Филипп доставал ее вещи из экипажа.

— Просто заглянул к Дэвиду, — объяснил Филипп. — Мы много времени проводим вместе, и не могу тебе описать, как мне нравится его общество, дорогая. Ты прекрасно его воспитала.

— Б-благодарю. — Нахмурившись, она проследовала за ним в дом.

Несмотря на его больную спину, он шел пружинистой походкой, неся ее тяжелый багаж. Он бросил его у нижних ступеней лестницы, тут же обернулся и сказал:

— Мы можем подняться позже. Пойдем попьем чаю вместе. Хочешь?

— Я...

— Только на минуту. Мы с Дэвидом уходим на матч по крикету. — Он с энтузиазмом вздернул брови. — Места в первом ряду в павильоне Феннерс. — При этих словах Филипп взял ее за локоть, и они проследовали в маленькую столовую пансиона. Несколько молодых людей, пришедших на одиннадцатичасовой чай, занимали стол около потухшего очага. Филипп помахал им рукой, называя каждого по имени. Он проводил Николь к внутреннему окну, открывавшемуся на кухню. Там он заказал для них обоих чай и встал в ожидании заказа.