Вечер, на который Джеймс приглашал миссис Уайлд, действительно проходил в Букингемском дворце, в самом большом бальном зале — только это помещение смогло вместить все экспонаты, привезенные им из Африки, а также людей, пожелавших присутствовать на открытии выставки. Полчаса назад королева и ее сын — принц Уэльский — почтили своим присутствием собравшихся.

Выставку устраивали Королевское географическое общество, Кембриджский университет и епископат Англии при поддержке самого архиепископа Кентерберийского.

Прием был в честь Джеймса. Он вернулся с подношениями от удаленных и прежде неизвестных народностей банту, которые называли себя вакуа. Они послали «царствующему правителю племени Джеймса Стокера» золотую утварь и украшения, отчеканенные и обработанные с исключительным мастерством. На помосте длиной в сотни футов, расположенном вдоль восточной стены бального зала, разместили золотые, в двадцать четыре карата, блюда, толстые и тяжелые, теплые и сверкающие. Кроме того, вокруг них лежала масса ручных и ножных браслетов, колец, нагрудников, привлекавших своим экзотическим видом. Длинный, загроможденный золотом помост навевал воспоминания о сказке про Али-Бабу. Это больше походило на открытые сундуки сорока разбойников, чем на подарок от первобытного племени. По оценкам Лондонского отделения компании Ллойда, которое застраховало все это, экспонаты выставки стоили около четырехсот пятидесяти тысяч фунтов стерлингов.

Джеймс стоял возле экспозиции, освободившись наконец после двух часов нескончаемых поздравлений. Он посмотрел на золото вакуа, затем отвел взгляд. Представшее перед ним зрелище почему-то выбивало его из колеи. Собранное в одном месте, все это золото представляло собой чудовищную груду. Джеймс и не предполагал, что его так много.

Уже больше часа в зале звучали волнующие звуки вальсов. Дамы, с которыми Джеймсу пришлось танцевать, слились в бесконечный поток; он не мог припомнить их имен. Сейчас зал кружился у него перед глазами. Он решил, что его состояние вызвано мельканием и кружением перед глазами более четырехсот человек, а не несметным количеством выпитого шампанского. С начала приема тосты в его честь провозглашались непрерывно.

— Доктор Стокер... — Резкий голос прервал его размышления, и чей-то локоть толкнул его. Шампанское выплеснулось. — Вы все это привезли сами?

Джеймс повернулся к единственному из сегодняшних высокопоставленных гостей, с которым он еще не успел побеседовать, — с Найджелом Азерсом, епископом Суонсбриджским. Архиепископ Кентерберийский прислал его вместо себя представлять на приеме английскую церковь. Джеймс мягко улыбнулся.

— Не совсем так, отец мой, — ответил он. — Мне помогали почти четыре сотни носильщиков и двенадцать местных разведчиков. — Он не упомянул, что территория, где живут племена вакуа, находится так же далеко, как и Замбези, а также о караване из нескольких тысяч верблюдов, и, наконец, о капитане Лэйтоне и об экипаже Британского королевского флота.

— Из всей экспедиции вам одному удалось выжить.

Джеймс заглянул в свой опустевший бокал и прошептал:

— Да.

— Поразительный случай, — произнес Азерс, однако фраза прозвучала формально. Будучи высокопоставленным лицом огромной и влиятельной организации, он придерживался мнения, что все золото, представленное сегодня на выставке, должно принадлежать церкви.

На прошлой неделе вице-канцлер и епископ выработали общую позицию: Короне передавалось право на золотое подношение, которое стоило ее подданным жизни. Однако оговаривалась «безусловная компенсация». Смысл состоял в том, что эта «компенсация» будет распределяться «публично», что у университета и церкви преобладают нравственные интересы.

Джеймс старался отмежеваться от этой драки, но он знал, насколько призрачна его независимость: если он заодно с вице-президентом университета, то это, увы, означает, что он поддерживает и вздорного епископа, стоявшего сейчас рядом с ним.

Как бы про себя Азерс добавил:

— Сегодня отец Менлоу поставил меня в известность, что Исмаилу Роджерсу, члену вашей экспедиции, было поручено получить двадцать восемь фунтов и два шиллинга, на которые ему следовало купить Библии в Кейптауне.

— В самом деле? — Джеймс подумал, что бестактно объяснять епископу, что его вовсе не заботило, сколько этих самых Библий сопровождало географическую экспедицию.

— Да, видите ли, Исмаил телеграфировал нам из Кейптауна. Но ни слова не упомянул ни о Библиях, ни о деньгах. Я бы хотел знать, получил ли он деньги и где они сейчас?

— Деньги?

— Библии. Что с ними стало?

— Я не осведомлен об этом.

— Роджерс предполагал взять с собой три ящика с Библиями, переведенными монахом на арабский, в глубь страны.

— Арабский? — повторил Джеймс равнодушно. Он хмуро взглянул на епископа. Тридцать с лишним племен банту в северных районах Африки пользовались своими собственными языками и диалектами, такими же далекими от арабского, как и от английского.

Азерс продолжал:

— Что случилось с деньгами, которые Роджерс предположительно получил?

— Я не могу ничем помочь, потому что ничего не знаю.

— Но он был членом вашей экспедиции!

Джеймс постарался сдержаться.

— Я отвечал только за географическое направление экспедиции и понятия не имею, чем занимались ответственные за другие направления. Мы разделились и часто действовали отдельно друг от друга, не встречаясь месяцами.

Видя, что данное объяснение недоступно пониманию высокопоставленного священнослужителя, Джеймс предположил:

— Но если проанализировать ситуацию, то скорее всего все деньги Роджерса захоронены вместе с ним. Люди, которые нашли нас, никогда не видели денег и не знают, для чего они предназначены.

После непродолжительного молчания Азерс сказал:

— Но вы — единственный, кто вернулся оттуда. Я советовал бы вам, доктор Стокер, не строить предположения. Будет лучше, если вы во всем разберетесь и приготовите официальное объяснение.

Джеймс рассмеялся:

— Из-за двадцати восьми фунтов и двух шиллингов? Вы шутите?

Но Азерс взглянул на него так серьезно, словно сопровождал похоронную процессию. Джеймс приподнял одну бровь и произнес:

— Я не стану этого делать. Скажите Менлоу, что я выпишу ему банковский чек на двадцать девять фунтов, это должно его удовлетворить. Я думаю, Найджел, — Джеймс назвал епископа по имени, намеренно уравняв их позиции, — вы не позволили бы вашим подчиненным тревожить вас по пустякам. Боже мой! Как измельчали люди!

— Дело не в сумме, а в принципе.

— Совершенно верно.

— Принцип соблюдения интересов церкви и вложения денег игнорировался с самого начала...

Но Джеймс не дослушал фразу, разговор пришлось прервать, так как кто-то обнял его за плечи.

Дружелюбный голос вмешался:

— Ей-богу! Джеймс, какое грандиозное зрелище! О, ваше преподобие... — Это был Тедди Ламотт, его однокашник, который продолжил с беззаботным весельем слегка набравшегося человека: — Эти сверкающие вещи доставлены с должной заботой честным англичанином. Бог мой! Перевезти все это через чертов, э-э, простите, кошмарный континент домой! Какой труд, Джеймс! Ей-богу... сэр Джеймс. Великолепное зрелище, старина...

Тедди нес вздор, Джеймс переминался с ноги на ногу между подвыпившим другом и Азерсом, слывшим трезвенником.

К счастью, что-то на другом конце зала отвлекло епископа.

Джеймс воспользовался моментом и прошептал:

— Тедди, ты — простак. Сейчас не время валять дурака.

— Никогда бы не подумал. Догадайся, кого я здесь встретил? — Тедди не дождался ответа, повернулся к Джеймсу и радостно сообщил: — Николь Виллар.

— Кого?

— Знаешь, — Тедди кивнул в сторону оркестра, вытаращив глаза и выгнув брови, — если верить слухам, эта женщина принимала ванны из шампанского, когда, как ты знаешь, у Франции от чувства собственного достоинства остались одни воспоминания. У нее дом в Париже. Однако она здесь. Мы беседовали. Я уверен, что это она.